 Дино Буццати
Человек, который хотел исцелиться.
Шугрина Юлия Сергеевна.
Перевод с итальянского.
Большой лепрозорий, находящийся в паре километров от города, на холме, был окружен высокой стеной, вверху на стене ходили часовые: туда-сюда. Они были надменны и высокомерны, но некоторые сердце имели доброе, поэтому в сумерки прокаженные собирались внизу у стены, и, подавая солдатам знаки, просили их что-нибудь рассказать.
"Гаспаре, - говорили они, например,- что ты видишь сегодня вечером? Есть кто-то на дороге? Повозка, говоришь? И что это за повозка? А королевский дворец сияет? А князь вернулся?"
И все это продолжалось часами, больные будто не знали усталости, и, хотя правила подобное запрещали, добросердечные часовые им отвечали, зачастую описывая вещи, которых на самом деле не было: шествия путников, иллюминации, пожары, извержения вулкана, потому что понимали, что любые новости развлекали людей, приговоренных к вечному заточению. И даже тяжелые больные, умирающие, участвовали в беседах: их приносили сюда на носилках, те, кто еще не очень ослаб.
И только один человек не приходил: юноша, который поступил в лазарет два месяца назад.
Он был дворянин, кавалер, и он был, наверное, некогда очень красив, насколько можно было об этом догадаться, так как болезнь сразу обезобразила его лицо.
Его звали Мсеридон.
"Почему не приходишь?"- спрашивали те, кто проходил мимо его лачуги.
"Почему ты не приходишь послушать новости? Сегодня вечером должен быть фейерверк, и Гаспаре обещал описать его. Это будет прекрасно, вот увидишь".
"Друзья, - мягко отвечал он, поворачиваясь к порогу и накрывая обезображенное лицо белым полотном,- я понимаю, что для вас все, о чем вам рассказывает часовой, становится утешением. Это единственное, что вас связывает с внешним миром, городом живых, не так ли?"
"Да, конечно, так".
"Это значит, что вы смирились с тем, что никогда не выйдете наружу. А я...".
"Что ты?"
"Я излечусь, я не смирился, я желаю, чтобы все стало таким, как раньше".
Среди прочих мимо лачуги Мсеридона проходил старый и мудрый Джакомо, патриарх сообщества. Ему было уже сто десять лет, и уже целый век его разъедала проказа.
От него почти ничего уже не осталось, невозможно было определить, где голова, где руки, где ноги. Тело его превратилось в нечто наподобие жерди с диаметром в три-четыре сантиметра, и оно кое-как сохраняло равновесия, а на вершине была прядь белых волос, и все походило на те опахала, которыми пользуется знать. Как он смотрел, говорил и питался, было загадкой, ведь все лицо было изъедено проказой, в белой коросте, которая его покрывала, не было ни одного отверстия, оно походило на кору березы. Но это были уже секреты самих прокаженных. И хотя даже суставы у него исчезли, двигаться он научился, пользуясь единственной ногой как тростью. И хотя все это было, бесспорно, ужасным, в общем, он выглядел изящно.
И, поскольку он был человеком добрым и умным, его вид никого уже не удивлял.
Итак, услышав слова Мсеридона, старик Джакомо остановился и сказал: "Мсеридон, бедный мальчик, я здесь почти сто лет и я вижу, что, сколько бы сюда не прибывали, никто наружу не вышел. Такова наша болезнь. Но даже здесь можно жить, вот увидишь! Люди работают, влюбляются, пишут стихи, у нас есть портной, есть парикмахер. Можно быть счастливым, по крайней мере, не более несчастным, чем люди, которые живут снаружи. Мы все смирились.
Подробнее...
|
Осербай Хожаниязов
 НА РАССВЕТЕ
Восток оделся позолотой,
Роса упала на поля.
Легко с себя стряхнул дремоту,
И подошёл к окошку я:
Поля—их словно вышил кто-то—
Сверкали, сердце веселя.
А солнце счастья, солнце мира
Брало стремительный разбег,
Как будто это из тандыра6)
Хозяйка вынула чурек.
А в поле, не жалея силы,
Уже трудился человек;
Равнял хлопчатника квадраты,
Рвал с корнем травы-сорняки.
Селитрой и суперфосфатом
Питал зелёные полки...
Был воздух густ от ароматов
Трав, солнца, ветра и реки.
Пер. Н.Поливина
 ПРИ ЛУНЕ
Словно девичьи косы, черна,
Ночь морозом пахнула в лицо нам,
И лежала вокруг тишина
На просторе, давно заснеженном.
Еле слышно поскрипывал снег
На дороге у нас под ногами
Да звенел колокольчиком смех—
Твой серебрянный смех над снегами.
В поле не было видно ни зги,
А сердца были полными света,
Мы вперёд устремляли шаги
По равнине, в сугробы одетой.
Нет мне этой дороги милей!
Помнишь—вместе осенней порою
Хлопок в город возили по ней.
Я впервые был рядом с тобою.
Поглядев в просветлённую высь,
Чуть замедлив шаги, ты сказала:
— Вот и звезды, на небе зажглись,
Отчего же луна запоздала?
Бьётся сердце, а в сердце—весна.
Я ответил, подругу целуя:
— Ты моя золотая луна,
И другой никогда не найду я.
И тогда-то в просвет облаков
Нам дорогу луна озарила,
Словно эту картину снегов
Нам на память о встрече дарила.
Пер. Л.Хаустова.
 ВЕСЕННИМ УТРОМ
Рассвет. По глади небосвода
Плывут отары облаков,
Светло на сердце и легко,
Поёт восторженно природа.
Зари пурпурное крыло
Тьму мощным взмахом раскололо,
И солнечный поток на сёла
Обрушился... И вот пошло!—
В саду загомонили птицы,
На стане трактор заурчал,
Вол за рекою промычал,
Кому-то жалуясь:
— Не спится!...
И петушиное "ура"
В окно влетело с сеновала.
Вот горлица заворковала ...
Я сел за стол, сказал:—пора...
И песни полились с пера.
Пер. Н.Поливина.
Источник: ZiyoUZ.UZ сайти
Абдулазиз Махмудов
Ночь в песках.
Весна на исходе.Вечереет.Над барханами,где спряталось солнце,ярко алеет горизонт.
Воцарилась благоговейная тишина,которую не тревожит даже шаловливый ветерок.Только шаги мои нарушают величавое молчание природы.Через несколько минут уже не определить,куда спряталось солнце.Вся западная кромка неба стала нежнорозовой.Останавливаюсь на привал.
Небесный свод из бледно-голубого превращается в синий.Постепенно синь сгущается,нехотя уступая место сиреневым тонам,которые внезапно поглощаются плотной серой вуалью...
Появляются первые звёзды,но ночь пока ещё не полноправная хозяйка.Между днём и ночью очень незаметная черта,схожая с ничейной полосой на границе.Звёзд становится всё больше и больше. И очень скоро густая темень окутывает землю.Кусты вдали теряют очертания,приходится напрягать зрение,чтобы увидеть даже близлежащие предметы.А ещё через несколько минут меня окружает вполне осязаемая бархатная чернота.И сколько не пытаюсь,не могу увидеть ничего даже в двух шагах от себя.Только надо мною одни весело,другие грустно горят звёзды,смеясь над моей беспомощностью,или, возможно, сочувствуя мне.
Луна появится не скоро.Не скоро её бледное сияние развеет мрак. Похолодало,но
песок под ногами ещё не расстался с дневным теплом – нижний слой его даже горячий.Просыаются и выходят на промысел обитатели песков…
Затаите дыхание! Внимательно вслушайтесь! И услышите! Вы услышите дыхание пустыни.
Вы почувствуете её пульс и поймёте,что она наполнена жизнью наперекор всем представлениям о ней.Ночь наполнена таинственным шумом. Стрекочут цикады,геккон заводит свою птичью песню,скрипя панцирем по бархану движется черепаха.Прошуршала ящерица,а может змея.Ветерок колышет ковыль.Совсем рядом пролетела большая птица,наверное сова.
Спотыкаясь в кромешной тьме собираю хворост-пора разводить костёр.Скоро крошечное пламя освещает мою ложбинку.Мрак отступил и ещё более сгустился.Окружающая меня чернота спугнутая огнём враждебно насторожилась.Даже цикады замолкли на некоторое время. Однако через минуту прежний шум вновь заполнил воздух,а настороженность и ожидание остались.
Сижу чутко прислушиваясь к тишине. Едкий дым от сырого хвороста забивает глаза и лёгкие,возвращая меня к действительности.Слышу странные звуки,будто кто плачет вдалеке.
Жуть!Плачь переходит в истерический хохот.Замолк.Вот опять!Знакомому хохоту вторит целый хор душераздирающих воплей.Страшно.Машинально подвигаюсь к огню.Сонливость улетучивается, сердце бьётся учащённее. Это шакалы!.. Очень скоро вой удаляется,но прежнее спокойствие ещё долго не возвращается ко мне.
Готовлюсь к ночлегу.Тщательно расчищаю площадку,раскладываю спальный мешок,подбрасываю хворост в костёр.Можно спать.Но беспокоят тревожные мысли.Пытаюсь внушить себе,что я неотъемлемая частичка живой природы,только несколько одичавшая от неё. И нечего бояться!
Это успокаивает.Как жаль, что люди могут разрушить пустыню и потомки не увидят её перво- зданной красоты.Глаза слипаются.Ночь мириадами звёзд ласково смотрит сверху.Сон осторожно обволакивает меня.
1972 год. г.Ашхабад .
Холдор Вулкан
 Далекие огни
(Повесть в мемуарах)
 Глава 17
 Аъзам Уктам
После дормонских событий я лишился работы. Но у меня была торгово-производственная фирма, в которой мои художники оформители и монтажники работали и получали зарплату. Мы занимались обшивкой стен и потолков зданий и их художественным оформлением. Потолочные обшивки делались из пенопласта серого света. Настенные обшивки мы делали из пластиковых покрытий серого света, похожих на доску. Эти материалы, во-первых, были несгораемыми, во-вторых, они выглядели красиво, придавая комнате комфортный и уютный вид. Кроме того, мы монтировали и устанавливали на пластиковых потолках маленькие, но ярко светящие светильники марки "Филипс". Эти серые пластиковые квадраты прикреплялись на алюминиевые каркасы, которые гармонично сливались своим блеском и цветом с серыми квадратиками, сделанными из пенопласта. К нам тогда обращались с заказом в основном банки, госучреждения и другие более богатые организации. Монтажники у меня были сдержанными и дисциплинированными. Но художники мои злоупотребляли спиртными напитками. Мне не хотелось увольнять их с работы, так как они были очень талантливыми. С другой стороны, мне было их жалко. Бедняги, они работали честно, выполняли заказы вовремя, получали неплохую зарплату, но всегда ходили подвыпившими. Они любили выпить и пропивали в кабаках свою заработную плату всю до копейки. Но они не были бомжами, имели дом, семью и прилично одевались. Одного звали Шурик (Шухрат) другого- Алик (Адхам). У них был отдельный офис в аварийном здании старого медицинского института. Наши клиенты боялись заходить туда, опасаясь, как бы ни остаться под завалами, в случае обвала крыши. Но художникам было все равно, то есть они привыкли как-то к этому. Поскольку мои художники, как и я, были художниками-оформителями, я просто обязан нарисовать их словесный портрет. Так вот. Шурик был высокий тощий, мордастый, смуглый, с черными волосами и бровями, с лошадиным лицом, узкоглазый, с большим ртом, с тонкими губами, со впадинами на лице и с орлиным носом. Шухрат в детстве воспитывался в интернате, поэтому он без акцента говорил по-русски. Алик (Адхам) был человеком невысокого роста, с рыжеватыми волосами и бровями, с большими глазами и коричнево-золотистыми зрачками. Он тоже бегло говорил по-русски и играл на гитаре. Оба они были веселыми по природе и умели рассмешить своих собеседников, рассказывая смешные байки и анекдоты. Они меня называли отцом. Когда я приходил к ним, они радовались, как маленькие, выходя ко мне на встречу и пританцовывая:
- Отец наш вернулся! Наш кормилец пришел! - шумели они, отрываясь от работы, держа в руках кисти или щетки. Потом начинали жаловаться:
- Отец, мы умираем от жажды. Головы наши трещат от боли. Дай нам денег на похмелье! - умоляли они.
Они даже шашлык не ели без водки.
Однажды я отправил Алика (Адхама) на улицу, чтобы он купил сначала самсу, а потом водку. Он вернулся с тревожными глазами и с бледным лицом.
- Что случилось? - спросил я у Алика.
- Блин, иду я по улице и встречаю лоб в лоб человека, которому я должен 500 долларов США. Еле избавился. Он хочет подать на меня в суд. Дело в том, что я когда-то был посредником одной сделки, но тот человек, с которым я познакомился, обманул нас и исчез вместе с товаром. Он сказал так: "Ты был посредником, ты и заплатишь". Не знаю, что теперь делать. Если об этом узнает моя мама, то она выгонит меня из дома - сказал Адхам.
- Да ты сильно не переживай, Алик. Мы тебе поможем - сказал я.
- Да? А как? - удивился Алик.
- Очень просто. Мы с Шуриком каждую неделю будем навещать тебя, когда тебя посадят за мошенничество, и ты будешь мотать свой срок в зонах, в лагерях, напевая лагерные песни в холодных бараках - сказал я.
Услышав это, Алик засмеялся. Шурик хохотал. Я тоже.
- Нет, я серьезно говорю, друзья мои. Если не найду на днях деньги, он меня точно отдаст под суд. Я не боюсь тюрьмы. Боюсь только, что я - единственный сын у мамы, и ей трудно будет пережить мой арест. Тем более я вырос без отца. Вот поэтому, когда я встречаю того человека, у меня возникает такое чувство, как будто передо мной стоит сам ангел смерти Азраил. Боюсь прихватить когда-нибудь обширный инфаркт. Вам смешно. конечно... - сказал Адхам.
Я опять стал подшучивать над ним:
- Ну, тогда, тебе придется приобрести сварочный щит, ну такая маска сварщиков - сказал я.
- А зачем? - спросил Адхам.
- Ну, для того чтобы скрываться от долга. Когда ты будешь ходить по улице, надев сварочную маску, тот человек не узнает тебя - говорю я.
Снова смех.
Так мы жили тогда, преодолевая горе и страдания с помощью юмора.
Но вскоре местные власти добрались и до моей фирмы. Начали возникать различные финансовые проблемы, типа когда я захожу в банк, чтобы внести определенную сумму или, наоборот, когда хочу перечислить деньги на банковские счета моей фирмы, операторы приостанавливают денежные операции под различными предлогами, и мне приходится бегать из одной организации в другую. В конце концов, они прикрыли мою фирму. Надо мной начали сгущаться черные тучи. Я лишился не только имущества, но и друзей тоже. Друзья мои, которые когда-то, присутствуя у меня дома на банкетах, произносили красивые тосты и клялись что, если надо, то ради меня они не пощадят даже свою жизнь, исчезли - как в воду канули. Знакомые поэты и писатели тоже стали переходить на другую сторону улицы, случайно увидев меня. Но что интересное, - те люди, которых я не приглашал на банкеты и которые ничего не просили у меня, когда я был богатым, стали мне помогать. Мне стало стыдно от того, что я забывал о них, когда у меня было почти всё.
Однажды я поехал в Ташкент, чтобы пообщаться с друзьями, которые работают в газетах и журналах. Приехав в Ташкент, я зашел в шестнадцатиэтажное здание, в котором располагался журнальный центр. Поскольку у них работа начиналась в 9 часов, мне пришлось подождать. Я стоял в сторонке, наблюдая за людьми, которые начали приходить на работу. И я заметил, как несколько так называемых поэтов и писателей прошли мимо меня, не желая поздороваться со мной. Смотрю - идет ещё один поэт по имени Аъзам Уктам. Я стоял у висячих телефонов, делая вид, что изучаю список, а на самом деле незаметно наблюдал за Аъзамом Уктамом. Вдруг Аъзам Уктам остановился и, глядя в мою сторону, говорит:
- Холдор Вулкан? Я обернулся и сказал:
- А-а, Аъзам Уктам, Саламалейкум.
Аъзам подошёл ко мне, и мы поздоровались, обнявшись. Спросили друг у друга, как дела и так далее.
- Ну что, Вы хотите подняться на какой-нибудь этаж? Может, зайдем ко мне - сказал Аъзам Уктам.
- Да, пожалуй - сказал я.
Аъзам Уктам показал своё удостоверение милиционерам и сказал, указывая на меня:
- Этот человек со мной. Милиционер дал добро, и мы с Аъзамом Уктамом поднялись на лифте наверх. Аъзам Уктам был очень религиозным человеком. Поэтому открывая ключом свой кабинет, он произнёс: "Бисмиллахиррохманиррохийм ".
Мы зашли в его кабинет. Аъзам указал на кресло.
- Садитесь, Холдор Вулкан. Я сейчас быстро приготовлю чай, и мы вместе будем завтракать. Где-то здесь должны быть печенье и пряники.
С этими словами Аъзам Уктам налил воду в маленький чайник и, перед тем включить кипятильник, сказал:
- Всю ночь я молился и читал Коран. От напряжения у меня опухли ноги - сказал он.
- Ну, как поживаете, поэт? Как Андижан? - спросил он.
- Спасибо, всё хорошо сказал я, и Аъзам продолжал:
- Недавно к писателю Анвару Абиджану приехал из Ферганы его друг-одноклассник. Они зашли в кафе и начали беседовать. Анвар Абиджан спросил у своего друга, мол, как там в Фергане. Его друг сказал:
- Ты, помнешь, нашего одноклассника Каппанова?
- Да, а что? - спросил Анвар Абиджан.
- Он умер - сказал его друг.
- Эх, Худо рахмат килсин. Царство ему небесное - сказал Анвар Абиджан делая аминь, проведя ладонями сверху вниз по лицу.
- Потом, ты наверно ещё не забыл нашего одноклассника Супиева Адихалима? - сказал друг-одноклассник Анвара Абиджана.
- Конечно, помню. А что, он тоже умер что ли?
- Д-а-а, бедный, попал под машину и...
Анвар Абиджан снова совершил аминь, проведя ладонями по лицу, и произнес:
- Да будет ему земля пухом. Он был воистину хорошим человеком.
Его друг снова заговорил:
- Потом, этот Дуралеев тоже неожиданно...
- О-оо-оо! Бедолага. Он что, тоже в аварию попал? - спросил Анвар Абиджан.
- Нет, он злоупотреблял спиртными напитками, и в результате его печень отказала. Потом начались сахарный диабет, инсульт и так далее... Его тоже похоронили - сказал друг Анвара Абиджана, который приехал из далекой Ферганы.
Тогда Анвар Абиджан сказал своему другу:
- У меня такое чувство, что только мы с тобой и остались в живых. При этих словах двое друзей громко засмеялись.
Закончив свой рассказ, Аъзам Уктам хотел поставить чай и, опустив в чайник с водой маленький кипятильник, вставил вилку в розетку. Тут возникло короткое замыкание, и кипятильник взорвался. Аъзам Уктам отскочил назад и от бессилья присел на стул. Мы засмеялись. Смеялись, смеялись, потом Аъзам сказал:
- Эх, я чуть не погиб! Слава Аллаху, Алхамдулиллах, Алхамдулиллах! Если бы что-нибудь случилось со мной, то люди распространили бы страшную весть, что Холдор Вулкан, укокошив Аъзама Уктама, скрылся в неизвестном направлении. Мы снова засмеялись.
Через год я зашел в библиотеку имени Захириддина Мухаммада Бобура в Андижане, чтобы убить время, читая подшивки газет. Я листал подшивку литературной газеты "Узбекистан адабиёти ва санъати", и вдруг на одной из её страниц я увидел фотографию Аъзама Уктама. Смотрю - там напечатан некролог и написано крупными траурными буквами "Узбекская Литература понесла большую утрату. Ушел из жизни поэт Аъзам Уктам". Прочитав некролог, я долго не мог придти в себя. Потом по мусульманскому обычаю совершил аминь, проведя ладонями по лицу и произнес: "Да благословит Аллах моего друга, честного мусульманина, талантливого поэта и хорошего человека Аъзама Уктама!
Подробнее...
|
|
